Белорусское Зазеркалье

О романе Анны Северинец «Дзень Святога Патрыка»: не допустить, чтобы антиутопия стала реальностью.

Подайте зеркало,
Я в нем хочу прочесть…
У. Шекспир, «Ричард II»

Заглянув в зеркало текста, можно познать нечто помимо самих себя.
К. Дж. Ванхузер, «Искусство понимания текста»

Известный французский философ, социолог, этнолог и культуролог Клод Леви-Стросс в свое время высказал предположение о том, что ХХІ век будет веком гуманитарной мысли, или его вообще не будет. Как мы видим, современность отдает предпочтение физикам, а не лирикам, вследствие чего ХХІ век с самого начала своего существования постоянно находится под угрозой небытия, пусть не глобального – на уровне мироздания, но локального – в так называемых горячих точках земного шара, в зонах природных катаклизмов, там, где материальное главенствует над духовным, где процветают псевдокультура, псевдонаука, псевдомораль, псевдоценности и т.д. Беларусь, к сожалению, находится в подчинении у всевозможных псевдо-, принимая их, к своему стыду и на свою беду, за благодетелей. О том, в чем именно заключаются стыд и беда, рассказала Анна Северинец в антиутопическом и вместе с тем реалистическом романе «Дзень Святога Патрыка».

Главная героиня произведения Марина Домейко, белорусский филолог и эксперт Комиссии Международной лингвистической коллегии, является «палачом» и «консерватором» многострадального белорусского языка. Проведенные экспертом Домейко исследования и заключительный доклад убедили Комиссию признать белорусский язык мертвым: «… мова выйшла з ужытку – мова павінна памерці. Газет няма, часопісаў няма, справаводства няма, адукацыі няма, апошняя кніжка была надрукавана дваццаць два гады таму і не прадалася зусім … Апошняя кніжка, пасля якой мова памерла.

Зараз, безумоўна, пачнецца самае цікавае – для яе, для Марыны. Мову трэба будзе кансерваваць. Падручнікі, нарматыўныя зборнікі, літаратуру, публіцыстыку, кіно запісы спектакляў, нейкія асобныя дакументальныя стужкі – усё, што назапашана і не запатрабавана сучаснасцю, перагледзець, ацаніць, выбраць і самае каштоўнае захаваць. … нарэшце тое, што яна любіла, будзе такім і толькі такім, якім яна яго бачыць. Спрадвеку, цяпер і заўсёды, і на векі вечныя. Амэн».

Таким образом, судьба языка и литературы белорусской нации оказывается в одних руках и зависит от одного субъективного мнения. Очень интересно проследить за тем, произведения каких писателей выбирает Марина Домейко для сохранения «на веки вечные», ведь это прежде всего авторский выбор – Анна Северинец не только «позволяет» своей героине судить о значимости и роли в истории белорусской литературы тех или иных произведений и их создателей, но и дополняет роман собственными эмоциональными и при том профессиональными литературоведческими рассуждениями от первого лица.

В целом получается так: героиня «консервирует», выбирая на свой вкус определенные книги; автор «оживляет», рассказывая о Максиме Богдановиче, Владимире Дубовке, Янке Купале, Адаме Бобореко, Владимире Ходыко, Кондрате Крапиве и других классиках настолько интересно, что история белорусской литературы, представленная в лицах, получает во многом интригующий и противоречивый, неоднозначный, трагический и величественный – необыкновенно притягательный характер. Героиня романа спокойно вспоминает о своих впечатлениях, рассуждая как прагматичный ученый, автор же «пропускает через себя», переживает и проживает не одну драму вместе с теми, о ком идет речь. «Карацей кажучы, напэўна, я ўсё ж такі не зусім здаровая па медыцынскіх мерках, – иронично замечает по этому поводу Анна. – У наяўнасці – праблемы з успрыняццем рэчаіснасці і прасторава-часавая шызафрэнія.

Але ад таго, што я паставіла сабе дыягназ, мне не лепш. Бо яна не адступае, гэтая ці то тэле-, ці то эмпатыя. Ні пры якіх абставінах.

Я, напрыклад, сапраўды адчуваю, як пахне ў той камеры ў Бутырцы, дзе мае хлопцы сустрэліся – Дубоўка з Бабарэкам».

Кстати, Анна Северинец четко и однозначно обозначила себя именно как автора, а не писателя: «Я – аўтар.

Так, аўтар. Крый божа, не пісьменнік (о, гэтая сакральная для філолага прафесія! Для іншых лагічна: калі пішаш – пісьменнік, але для нас – не. Дастаеўскі – пісьменнік, Караткевіч – пісьменнік, а я хто?). Але ж аўтар».

Согласно утверждению выдающегося специалиста по толкованию художественных текстов Кевина Дж. Ванхузера, «автор – основа “бытия” смысла». Исходя из этого постулата, можно с высокой долей вероятности предположить, что героиня А. Северинец не случайно носит фамилию Домейко: историческая личность Игнат Домейко (1802–1889) – один из самых известных в мире белорусов, ученый, участник белорусского освободительного движения, друг белорусских поэтов и общественных деятелей Адама Мицкевича, Яна Чечета, Томаша Зана, а также национальный герой Чили.

История Марины Домейко, конечно, не столь славная, как у ее однофамильца, но показательная в плане становления национального самосознания. Показательная для нас, современных белорусов, ибо точно отражает реальность, которую многие старательно приукрашивают и лакируют, выдавая желаемое за действительное. Суть в следующем: «Для яе мова не была роднай – яна наогул мала для каго была сапраўды роднай. Сказаць па праўдзе, Марыне нават цяжка было ўявіць сабе тых беларусаў ХХІ стагоддзя, ля калыскі якіх маці вырашала звычайныя паўсядзённыя пытанні па-беларуску. Існавалі, канешне, нейкія інтэлектуальныя беларускамоўныя сем’і, купкі, гурткі – ну дык і лаціна колькі яшчэ жыла, нягледзячы на тое, што памерла.

…А што яны шукалі ў мове? Па-рознаму, канешне. У асноўным да мовы прыходзілі з нейкіх інтэлектуальных, палітычных, кар’ерных ці сямейных меркаванняў, маўляў, мой дзядзька – вядомы беларускі пісьменнік… Ці як яна». А она, Марина, пришла к так называемой белорусскости через личные – любовные, интимные отношения с, как ни пародоксально, русским по происхождению и белорусским по призванию националистом Богданом Семёновым: «Ёй і самой хацелася з ім размаўляць на той самай мове, якая раптам стала мовай кахання і неспатольнай жарсці» . Да, роман «Дзень Святога Патрыка» не только о любви к родине и «родному» языку, но и о любви к мужчине. Однако о love story Домейко и Семёнова скажу немного позже – сейчас честно показанные белорусское национальное самосознание и современная ситуация с белорусским языком и литературой требуют безраздельного внимания.

Общую картину формирования национального самосознания дополняют авторский опыт и метаморфозы националистической позиции Богдана Семёнова. Путь Анны Северинец к белорусскости начался с прозы Владимира Короткевича, затем Янки Брыля, Василя Быкова, Алеся Адамовича, Ивана Мележа, Янки Мавра, с поэзии Пимена Панченко, песен Данчика и поэзии Максима Богдановича – именно в таком порядке. В Богдановича Анна влюбилась и «передала» это состояние своей героине Марине. Вместе с литературой к А. Северинец начал «приходить» язык и понимание следующего: «Мова – як назапашаны тваімі продкамі скарб ведаў аб жыцці. Мова – як стос пытанняў да сябе і да сусвету. Мова – як сістэма сігналаў і рэакцый на знешнія абставіны. … Так, нашай мове дадзена вялікае шчасце: да яе трэба ісці, праз цяжкасці і складанасці, праз раманы з іншымі мовамі, праз дзяржаўную забарону і ўласную ляноту, да яе трэба ісці, як ідзе да сваёй веры апантаны вернік, яе трэба здабываць, як здабывае доўгачаканае золата аляскінскі авантурыст. Наша мова – не для кожнага матчына, падараваная разам з жыццём, яна бывае і бацькавай, бывае ўзнагародай за пошукі і за паразуменне». Это глубокое понимание значимости белорусского языка и национальной культуры для каждого белоруса вызывает у Анны Северинец неприятие внешней атрибутики без внутренней осознанной привязанности, как модные нынче вышиванки: «…любая мода заўсёды праходзіць, – объясняет автор с помощью своей героини, – … і будаваць культуру на модзе – неабачліва. … Гэтая шумная папсовая беларушчына нават крыўдзіла яе: мова і літаратура Дамейкі пакутліва нараджалася ў тоўстых сшытках цытат і назіранняў, у бясконцых архіўных гадзінах, а тут – гэй, гэй! – нейкія неафіты ў святочных уборах з “Пагоняй” пад пашкаю і з “Малітваю” на рынгтоне. … Бо на баку моды не было людзей сур’ёзных, а на баку людзей сур’ёзных не было моды».

И наконец Богдан Семёнов. Именно этот образ «пламенного революционера» показывает, как мне представляется, чего на самом деле стоит белорусский национализм, на самом деле не основанный на любви к тому, что пропагандируется. Начинал Богдан националистическую деятельность с яростного отвержения родного ему русского языка и фанатичной пропаганды белорусского. Продолжал как яркий представитель «вышиваночного возрождения», не гнушаясь торговлей вышимаек, и «змагаўся проста так, дзеля змагання» . Закончил как бизнесмен, бессовестно торгующий тем, что для националиста должно было быть святыней – национальной культурой. Именно Богдан Семёнов стал создателем санатория для депрессивных белорусов, в качестве терапевтического средства которым заставлял Марину выписывать произведения белорусской классики: «Мы гэтыя кніжкі ў санаторыі па платных рэцэптах адпускаць будзем. Пабачыш як пойдзе. Яшчэ кошт як заломім – тваім класікам і сучаснікам і не снілася. Дарагія лекі – гэта ж любімы радок у бюджэтах нашага народу».

Метаморфозы своего национализма герой объяснил следующим образом: «Калісьці я думаў, Мара, што шчасце запануе на свеце, калі мы ўсе разам пачнём размаўляць на мове і чытаць літаратуру. На нашай мове і нашу літаратуру. Гэта нас аб’яднае, і мы разам паляцім да зор. … Потым я зразумеў, што мова і літаратура насамрэч нікога не аб’ядноўваюць. А калі аб’ядноўваюць, то не да канца і не тых. Потым аказалася, што і я не хачу аб’ядноўвацца ні з Васем з аўтаваза, ні з Кейстутам з Гародні. Бо ў нас усё такое рознае. Калі мовай валодаюць адзінкі, ты яшчэ можаш знайсці паразуменне. Калі сотні – можаш наладзіць дыялог. А калі сто адзін – усё, капец. Што яднае нас, няўжо мова? Калі нас будзе шмат, сярод нас усё адно будуць дурні і інтэлектуалы, забойцы і героі, бо чалавек існуе чалавекам незалежна ад мовы, на якой размаўляе. У нас нават гісторыі няма агульнай, бо кожны ведае толькі тое, што ведае. Сваю ўласную казку. Не. Я не хачу чужых казак». В этих словах нет любви, которой как бы изнутри подсвечиваются рассуждения автора о национальной литературе и языке. Любовь к национальным ценностям рождает неизменную глубину чувства, именуемую патриотизмом, а приверженность внешней атрибутике, свойственная националистам вроде Семёнова, неизбежно ведет к разочарованию и предательству.

При всем том стоит обратить внимание, произведения каких белорусских писателей, согласно мнению Марины Домейко, а значит Анны Северинец, обладают благотворным терапевтическим эффектом. Так, людям в состоянии депрессии, находящимся на грани срыва, выписывались книги Михася Стрельцова и Владимира Короткевича. Женщине, которую пять раз бросали любовники, предлагались стихи Евгении Янищиц и Ларисы Гениюш, парню, который только-только «завязал», и «пожилым чайлдфри» – стихи Анатоля Сыса и Рыгора Барадулина, в качестве релакса для ветерана боев за Донецк – произведения Василя Быкова и Михаила Пташникова. Со временем всем, независимо от диагноза, стала выписываться проза Янки Брыля, так как выяснилось, что он «творит чудеса»: «…згодна статыстыцы, менавіта тыя, каму Марына выпісвала “Гуртавое”, “Ліпу і клёнік”, “Птушкі і гнёзды”, і асабліва – “Ніжнія Байдуны”, пакідалі найлепшыя водгукі і дэманстравалі найвышэйшыя вынікі». Сама Марина лечилась с помощью книг Владимира Дубовки, считая его самым ярким примером принятия себя таким, какой есть – со всеми своими чувствами, мыслями, реакциями, знаниями и опытом, примером безусловного принятия своей судьбы и настоящей любви к себе.

Позволю себе высказать субъективное мнение об этом субъективном разделении: мне очень нравится сама идея лечения психологических проблем с помощью литературы и я полностью согласна с назначениями – на мой взгляд, «лекарства» подобраны отлично. А еще замечательно, что у каждого читателя есть возможность поразмышлять над тем, что назначил бы он в том или ином случае, и что подошло бы ему лично в определенных жизненных ситуациях. Замечательно потому, что способствует лучшему пониманию белорусской литературы, уважительному отношению к ней и лучше чем националистические призывы и «вышиваночное возрождение» способствует любви к своей родной культуре, основу которой составляют язык и литература. Возвращаясь в контекст романа, стоит пожалеть, что эта терапия не проводилась Богданом Семёновым совершенно бескорыстно, «але так склалася жыццё з таго самага Дня Святога Патрыка, што ўсе справы, якія павінны былі б рабіць людзі накшталт Сямёнава, рабілі людзі накшталт Дамейкі».

Марина Домейко с однокурсниками ежегодно отмечала ирландский праздник День Святого Патрика после того, как они случайно попали на своеобразный концерт, организованный минскими школьниками при поддержке английского посольства. После окончания университета этот день Марина отмечала вместе с Богданом Семёновым. Их совместных Дня Святого Патрика было два, последний из которых и есть «тот самый», в который Богдан от нее ушел, казалось, навсегда.

Разрыв в отношениях Марины и Богдана был неизбежен ввиду двух основных причин: они очень разные по своему ментальному складу, по отношению к жизни и к той самой белорусскости, которая их объединила на некоторое время; Богдан вел себя хуже некуда – несколько дней в неделю не ночевал дома (молодые люди жили вместе в Марининой квартире), устраивал скандалы по три раза на неделе, пьянствовал, обманывал, а потом клялся в любви и обещал исправиться, исправлялся на один день и затем снова начинал куролесить. Марина тем временем с головой ушла в науку и к роковому Дню Святого Патрика стала«той самай надзейна зачыненай ад знешняга свету, непахіснай і ўраўнаважанай Дамейкай, якая праз дваццаць год будзе сядзець у шыкоўным офісе на беразе акіяна і цвёрдым голасам канстатаваць: “Яна памерла”».

После праздничного концерта Марина стала рассуждать о мировой известности и популярности ирландской культуры при том, что ирландцы теряют свой национальный язык, вытесняемый английским, но не теряют культуру в целом. Совершенно справедливо девушка отметила, что белорусы больше увлекаются ирландской, а не своей культурой, лучше знают Святого Патрика, чем Ефросинью Полоцкую. «Дзе ў нас Дзень Святой Ефрасінні? Хіба што ў святцах. Дзе ірландскія дзеці, якія ў яе гонар танчаць у якіх-небудзь іншых сталіцах? Ці нават у нашай сталіцы? Дык, мо, справа не ў мове?» – спросила Марина и получила раздраженный ответ националиста и активного пропагандиста белорусской культуры Богдана: «Слухай, ну што ты так спрашчаеш. Ну, бывае, што на мове не размаўляюць – па розных прычынах, але ж нацыя існуе толькі калі мова ёсць. Няхай сабе ў карыстанні элітай – ну дык а хто культуру робіць? Эліта ж. Астатняе быдла і так, і гэтак – гумус для эліты» – вот это национальное самосознание, уважение к представителям нации! Не ему ли, националисту Семёнову, следовало сокрушаться из-за отсутствия у белорусов Дня Святой Ефросиньи? На самом деле Марина делала то, что должен был делать Богдан. Не это ли его раздражало?.. После разговора он ушел, а вернулся через двадцать лет чтобы втереться к Марине в доверие, войти в состав Комиссии Международной лингвистической коллегии, организовать на ее базе санаторий для депрессивных белорусов и зарабатывать на мертвой белорусской литературе огромные деньги. Но это длилось недолго.

Они погибли вместе: Марина Домейко, Богдан Семёнов, законсервированная неживая белорусская литература и законсервированный неживой белорусский язык. В башне, где размещалась Коллегия, начался пожар. Увидев его с улицы, Марина бросилась спасать главную ценность – книги, Богдан побежал за ней, в этот момент охваченное пламенем здание рухнуло…

«Жыццё працягваецца. Смерці няма» – этими словами начинается и завершается роман «Дзень Святога Патрыка». Так оно и есть: жизнь продолжается и смерти нет, она – другая форма существования вечных человеческих душ и мертвых человеческих языков, вроде латинского. Но пока существует жизнь человеческая и продолжается жизнь Богом данного национального языка, нужно не допустить чтобы антиутопия стала реальностью, а это, судя по увиденному в зеркале текста, вполне может произойти.

Автор публикации: Наталья Яковенко.

Источник: «Нёман»