Судьбы – и книг, и их авторов – иногда сами по себе напоминают романы. Любовные, детективные. Или, как в случае с Андреем Мрыем (А.А. Шашалевичем) и его «Запіскамі Самсона Самасуя» – трагические.
Сатирический роман, первые две части которого были опубликованы в журнале «Узвышша» ”( №№3, 4 и 6 за 1929 год), был объявлен «злостным пасквилем на советскую действительность» и надолго (почти на полвека) исчез из поля зрения читателей. Автор тоже исчез, как исчезли в тридцатые годы многие: февральской ночью он был арестован на глазах у жены и двоих детей, дважды осужден, отправлен в ссылку, а несколько лет спустя, уже разбитый болезнью, наконец, отпущен домой – умирать. И где-то в поезде он, больной, был убит попутчиками-рецидивистами.
Роману повезло больше, чем его автору. Возможно, потому, что «рукописи не горят». В 1988 году полный текст романа А. Мрыя увидел свет на страницах журнала «Полымя», а через два года у него появилась экранизация-телеспектакль. На сегодняшний день книга – в школьной программе по белорусской литературе, в списке произведений для дополнительного чтения.
Действительно ли произведение высмеивает советскую действительность или тип Самсона Самосуя вечен и адаптировался к любому общественному порядку, – давайте попробуем разобраться.
Жанрово перед нами стилизация дневниковых записей. Благодаря этой литературной форме главный герой романа делится с нами самыми сокровенными переживаниями, показывается без маски, в «естественном» виде, хотя и пытается произвести «правильное» впечатление на возможного читателя своих заметок. Традиционно в европейской литературе такая форма ассоциировалась с сентиментализмом и романтизмом – направлениями, в которых личный опыт, субъективность переживания возводились в абсолют. Главный герой с его мещанскими сентиментальными клише, проглядывающими сквозь «идеологически выдержанную» маску, в рамках этой формы становится чрезвычайно комичным. Даже в своих снах, скрупулезно описанных им на страницах «Записок»: «…потым быў пералесак і на лагчынах шмат кветак, блакітных, белых, ружовых, і мы зрывалі іх. А потым... Ах, які жаль, якая згуба, што гэта было толькі ў сне!» (тут и далее цитируется по текстам публикаций в журнале «Узвышша»).
Сам персонаж так определяет сверхзадачу своих дневниковых записей: «Розум мой даўно прайшоў эмбрыёнальную стадыю разьвіцьця і я добра ведаю, якое вялікае значэньне маюць дробязі ў жыцці. У маім цяперашнім пакоі я павесіў на сьцяне плякат із словамі аднаго вучонага, які сказаў:
– Каб мы ведалі ўсе дробязі жыцьця якой-небудзь казюлькі, мы шмат якіх памылак маглі-б не зрабіць!
Вось я і пішу свае запіскі. У іх буду гаварыць аб дробязях свайго жыцьця: як я з бацькам пасварыўся, як паехаў я шукаць свайго шчасьця, як хацеў там пашырыць сваё фізычнае я і як з гэтага нічога ня вышла». Здесь, полагаю, не только персонаж, но и сам автор постулирует цель текста: недостатки общества, описанные в романе, могут помочь людям (не «букашкам», как Самсон Самосуй и его окружение) не сбиться с пути в жизни, ответственного, осмысленного отношения к жизни.
Мотивация к творчеству у героя Мрыя будто бы задала особа, «якая для мяне даражэй за ўсё на свеце. І яна сказала мне:
– Пішы, пішы! З цябе можа і выпішацца што!»
Это «выпишется» дает стимул писательской деятельности Самосуя, которая, при всем том, на читателя не ориентирована: «у сусветныя маштабы не веру», замечает сам персонаж. Но в это не очень верится, потому что с первых же строк он постепенно доказывает свои амбиции и нарциссизм. «Современность» Самосуя, к которой он любит апеллировать, – в нескольких научных словечках, подхваченных за «пятнаццаць гадоў бадзяння па свеце». Также его «современность» (или, говоря сегодняшними терминами, «трендовость») заключается в соответствующей ситуации идеологической окраске, которую Самосуй, как очередной костюм из своих «причиндалов», умело натягивает на себя: «Дзьве хутры, адна лісіная, другая ваўчыная, дзьве бэкэшы, шынэлька вельмі пралетарскага крою, прастрэленая ў некалькіх мясцох: пахаджэньне гэтых дзірак я добра ведаў і ўсім гаварыў, што кулі белагвардзейскай сволачы прастрэлілі яе на Дзінікіным фроньце. Было яшчэ паліто даімпэрыялістычнай эпохі, зусім куртатае і цеснае для маёй асобы. Іншы раз я апранаўся ў яго і, як заўважыла мне тэлефаністка адна, паліто сьмешна выпучвала мае заднія формы. Шмат было ў мяне і нагавіц: галіфэ розных колераў і фасонаў, райтузы, клёшы, спрынджыкі (апошні крык амэрыканскай моды), шаравары і нават беларускія споднікі зь «сеслам» для эфэктных выступленьняў у спэктаклях». Задумаемся: на что это больше похоже: на пожитки руководителя культотдела районо – или на театральный, актерский гардероб?
Ведь Самосуй в первую очередь – актер. Причем из разряда тех, кто актерствует не только (и не столько) для окружающих, но – для себя. Надев другую маску, он привыкает к ней, прирастает, пряча внутреннюю пустоту. Театральность считывается даже в жестикуляции, в движениях: «я выйшаў на сярэдзіну хаты, растапырыў ногі, як крынджалы, задраў нос уверх і, прыплюснуўшы правае вока, тэатральна запытаў…»
Характерно, что сам персонаж этой своей театральности ничуть не отрицает, не стыдится, даже наслаждается ею. Как он наслаждается, просто глядя на себя со стороны, описывая себя (точнее, создавая образ, очередную маску) на страницах дневниковых записей: «я выцягнуўся і стаяў перад дзяўчынай высокі, уважысты, зь сьвежым мужным (праўда карпаносым) тварам чалавек». За самолюбием и упрямым намерением «высунуться вперед», однако, не стоит ничего, и у руководителя культотдела на вооружении довольно скудный книжный арсенал: «чатыры я лічыў настольнымі і ніколі зь імі не разлучаўся: 1) падручнік, як гаварыць мала і важка, 2) культура трох камераў цела, 3) як разьмяркоўваць свае функцыі і 4) падручнік па агульнаму кіраваньню».
Самосуй подменяет умения, необходимые для культурной работы, чрезмерным усердием – и желанием (процитируем здесь «Сказку о Тройке» братьев Стругацких) «быть ортодоксальнее ортодоксов». Чего стоит, например, комическое предложение «зарэгістрыраваць кашэчае і сабачае насельніцтва». И гораздо менее забавным (и гораздо более опасным) является следующее бюрократическое заявление: «міліцыі неабходна завастрыць увагу і на такім факце: на вёсцы зьявіліся хлапцы, нават камсамольцы, якія таўкуцца ў народзе ды запісваюць стары быт. У гэтым няма выстарчаючай плянавасьці. Запісваюць усё, што пад руку пападзе – песьні, прыказкі, забабоны і ўсякае непатрэбнае глупства. Небходна, каб міліцыя мела за гэтым нагляд і дазваляла гэта рабіць толькі тым, у каго будзе ад культаддзелу паперка». Самосуй, давно оторванный от собственных корней, не понимает естественного стремления человека сберечь свое, изучить родное. В основе его мировоззрения – «ад культаддзелу паперка», которая все определяет и всем управляет.
Как видим, перед нами действительно очень неприятный тип, но, думается, он распространен в любое время. Подобный персонаж, как, например, и персонажи знаменитой комедии Н.В. Гоголя «Ревизор» не мог не насторожить суровых советских критиков. Но, с другой стороны, давайте подумаем: достаточно ли одного Самосуя для неутешительного вердикта роману, даже если образ написан с мастерством настоящего таланта, что называется, с натуры?
Гоголь в свое время был «спасен» от имперской цензуры жандармом, который фигурирует в финале «Ревизора». Весть о настоящем петербургском чиновнике, от которой все персонажи на сцене замерли соляными столпами, была в то же время реверансом для нынешней власти. Таким финалом Гоголь, казалось, подчеркивал, что вовсе не критиковал существующую государственную систему, а скорее провинциальные типы, так сказать, «перегибы на местах». «Запіскі Самсона Самасуя» во многом напоминают «Ревизора»: тут и похожее место действия, и коллекция своеобразных местечковых типов. И даже по характеру, манерам, жизненной позиции главный герой напоминает Хлестакова – разве что чуть более опытного.
Но «гоголевский жандарм» не появляется в финале у Мрыя: и возмущенного секретаря, который прерывает выступление полуголой Соши-Доши, не достаточно. А само местечко Шепелевка напоминает уединенный, поросший водорослями пруд, где в зеленом полумраке медленно плывут подслеповатые рыбины. Недаром имена руководителей Шепелевского райисполкома говорящи: товарищ Сом, товарищ Линь. И сам образ жизни местных жителей, несмотря на то, что некоторые из них «выварачвалі ўсе свае вантробы ад наплыву трагічных пачуцьцяў» в любительских спектаклях, – «рыбный», «животный». Троглодитовый. Это не один или два «перегиба» – это целая каста бюрократов, «людей бумажки».
Пародия и сатира в романе, таким образом, не касаются отдельных типов – но среза жизни целого города (и, возможно, целой страны), где руководят сомы и лини, где свои пламенные речи произносят самосуи, оторванные от своего народа, завернутые в громкие идеологические лозунги, ориентированные исключительно на себя, на свой «панский живот» («усё ў цябе мужыцкае, а пуза панскае»).
И проблема, говорит нам автор, в том, что самосуевщина, как и хлестаковщина, вечная: «перавялі мяне ў вакругу на больш адказную працу, як вытрыманага, непалахлівага працаўніка».
По крайней мере, пока существует всемогущая Бумажка.
Давайте читать вместе!Вось #такое_чытво.
Отыскать книгу поможет электронный каталог Национальной библиотеки Беларуси.
Материал подготовлен отделом сопровождения интернет-портала.
