Американская поэтесса Луиза Глик родилась в Нью-Йорке в 1943 году в семье еврейских эмигрантов, бежавших в США из Австро-Венгрии во время Первой мировой войны. Глик – поэтесса с 50-летним стажем, профессор английского языка в Йельском университете и лауреат множества литературных премий, в том числе Пулитцеровской за сборник «Дикий ирис» (1993). Глик пишет стихи о вечном, а награду ей присудили за «безошибочный поэтический голос».
По просьбе Esquire литературный критик, главный редактор сервиса Storytel Анастасия Завозова рассказывает, чем примечательна поэзия Глик и почему Нобелевский комитет решил наградить именно ее.
Неожиданное решение Шведской Академии присудить Нобелевскую премию по литературе американской поэтессе Луизе Глик на самом деле не такое уж и неожиданное. Более того, оно превосходно сочетается со всей предыдущей политикой Нобелевского комитета в отношении литературы, девизом которой могло бы стать избитое крылатое латинское выражение о том, что жизнь коротка и преходяща, а искусство вечно. И, мог бы добавить Нобелевский комитет, не надо путать одно с другим.
После того как лауреатом 2019 года был объявлен безупречный с точки зрения качества прозы, но политически и репутационно весьма неоднозначный – чтобы не сказать сомнительный – Петер Хандке, от Нобелевского комитета по литературе ждали как минимум долгого медийного стояния коленками на горохе. Например, поэт Кристоффер Леандор, покинувший Нобелевский комитет после присуждения премии Хандке, объяснил свой уход именно несогласием с внутренней политикой комитета, нежеланием вместе с Хандке смотреть на мир «с вершины чистой литературы» в то время, как внизу, у подножья этой очищенной от всего наносного и сиюминутного горы, рвет мир на части острейшая, зубастая актуальность. Грубо говоря, Леандор считает, что хоть Хандке и, вне всякого сомнения, достоин Нобелевки, сейчас не то время, чтобы вручать ее человеку, который уже успел громко публично обляпаться. Хороших писателей много, хороших людей гораздо меньше, и в наши трудные времена давайте уже давать премию сразу за все хорошее, по совокупности заслуг.
Поэтому в 2020-м, весьма трудном году, тут уж не поспоришь, от Нобелевского комитета по литературе ждали какой-то идеальной премии. Идеальным с точки зрения условного мирового паблисити кандидатом могла бы стать, скажем, Мариз Конде – литературная скала, громадной серьезности авторесса, пишущая о рабстве и колониализме. Или вот Джамайка Кинкейд, уроженка Антигуа, которая одним крошечным, всего на 80 страниц, эссе «Маленькая страна» – язвительный, недобрый взгляд из колоний на белых колонизаторов – обрекла, например, Великобританию на «вечное сидение в помойке истории». Или, скажем, Маргарет Этвуд, которая вдруг перешагнула из дамок в классики, в общем, если вам нужно какое-то узнаваемое промолицо всего хорошего, то вот же оно, далеко ходить не надо.
Но Нобелевский комитет, как мы помним, не с нами. Он не тут, а там, высоко-высоко на волшебной горе чистейшей литературы, откуда все нынешнее кажется крошечным и незначительным, а все вечное – ну, в общем-то вечным. Поэтому выбор американской поэтессы Луизы Глик сделан именно оттуда – с горы, а не с поля битвы. Если говорить очень грубо и приблизительно, то Глик никогда не выскажет своего мнения, скажем, о твитах Джоан Роулинг, потому что она выше этого – во всех смыслах. Премию ей дали «за безошибочный поэтический голос, который… превращает индивидуальное существование в универсальное». Иными словами, это премия не за то, что волнует кого-то сейчас, а за то, что волновало всех и всегда. Глик пишет о природе и материнстве, о воздухе, полном яблочного цвета, и утонувших детях, чей «конец так близко к началу», она глядит не в «теперь», а во «всегда», постоянно обращаясь к тому, что болит внутри, а не снаружи, и к мифу и легендам, в которые со временем переплавляется эта боль. У Глик есть строки, в которых она описывает восходящую весной луну, которая значит, что время – бесконечно. У Глик есть строки, в которых она пишет, что мы слишком близко подошли к концу, чтобы бояться конца. У Глик есть строки, в которых она пишет, что мы теперь одни и у нас нет причин молчать.
Это чистый, строгий текст, идущий изнутри, из души, из Эмили Дикинсон и выпуклой любви романтизма к природе, из мифов и легенд Древней Греции. Этот текст родился до нас с вами, и он бессмертен. Это во‑первых.
А во-вторых, такое решение комитета – это своего рода средний палец всем предсказателям, букмекерам и аналитикам, которые каждый раз пытаются угадать, кто же получит премию, и наполняют надеждой и весной сердце Нгуги Ва Тхионго. Когда Алекс Шепард в своем ежегодном астрологическом обзоре потенциальных получателей Нобелевки по литературе пишет – пусть и с долей иронии – о том, что после Дилана американец еще долго не получит премию, он в какой-то мере транслирует взгляды большинства, которые по паспортам предыдущих победителей пытаются предсказать будущее, словно бы это были внутренности священных животных.
Мы можем дать две премии американским поэтам почти подряд, как бы говорит Нобелевский комитет по литературе. Мы можем и будем давать премию только за беспримесную литературу, которая переживет этот ваш твиттер, – такую, какой ее видим мы с нашей волшебной горы. Поэтому вот вам американская поэтесса Луиза Глик. И помните, что время – бесконечно.
Автор публикации: Анастасия Завозова
Источник: Esquire
