«Медный всадник» А. Пушкина
В 1937 г., в сотую годовщину со дня смерти А. Пушкина, Янка Купала перевел знаменитую петербургскую повесть «Медный всадник» (PDF). Овладев языком политического иносказания еще в дореволюционное время, Янка Купала использовал его и в трагические для советского народа 30-е годы прошлого века, а именно в сотую годовщину почтения памяти А. Пушкина. За «грозным царем», «кумиром», «державцем полумира», «горделивым истуканом», «мощным властителем судьбы» выразительно просматривалось побитое оспой лицо самого Сталина, чьей «волей роковой» и свершались в то время разные недобрые дела. В пушкинской поэме «горделивый истукан» растаптывает судьбу отдельного «маленького» человека, начиная с его спокойствия, любви, счастья, ума и заканчивая его физическим существованием. То же делали Сталин и его соратники с современниками Янки Купалы.
Нельзя не согласиться с мыслью литературоведа Тимофея Лиокумовича: «Переводя пушкинскую поэму в душной атмосфере сталинских преследований, Купала не мог не думать о трагических судьбах современников, не лелеять потаенной мысли о восстановлении исторической справедливости и попранных человечески прав».
В том же 1937 году, когда на страницах «Полымя рэвалюцыі» (№ 6), а позже и отдельным изданием вышел «Медны коннік» в переводе Янки Купалы, появился и юбилейный отзыв песняра о Пушкине «Любімы паэт». За что же все-таки полюбил белорусский песняр автора «Медного всадника»?
«Люблю я Пушкіна за яго прыгожы, чароўны верш. Люблю за яго багацце думак, за сюжэтнасць, за зразумеласць яго мовы для ўсіх – ад малога да вялікага. Люблю я Пушкіна за яго гордасць, за свядомасць чалавечай дастойнасці, Пушкіна, акружанага прыдворнай камарылляй. Ён смела бічаваў вершамі і эпіграмамі ўладальнікаў таго часу. Ён не баяўся цароў і генералаў. Ён пісаў супраць імператара і яго прыслужнікаў, і пісаў шчыра-бунтарскі, не баючыся за сваё жыццё. Люблю я Пушкіна за тое, што ў дэспатычным жандармскім акружэнні ён, адзінокі, быў страшным для царскіх сатрапаў. Імператар быў бяссільны са сваёй ахранай, прыдворнай гвардыяй і казематамі перад Пушкіным – паэтам. Вальнадумства Пушкіна было не толькі ў вершах і эпіграмах. Яго вальнадумства ішло ў нагу з дзекабрыстамі. Імператар, які загнаў на вечную катаргу – у Сібір лепшых барацьбітоў за свабоду – дзекабрыстаў, не пасмеў крануць безабароннага паэта. У цара хапіла храбрасці толькі спадцішка забіць вялікага песняра».
Не ощущается ли в этих высказываниях выразительная перекличка с советской реальностью того времени? Ощущается, и еще как. И ощущается не только нами, сегодняшними, но ощущалась и жившими в уже далеких 30-х годах XX века, искушенными в эзоповом языке дореволюционных и советских литераторов.
И в конце этого купаловского высказывания – как подведение итогов сказанному, как осовременивание, своеобразное оживление Пушкина, появляется фраза, расставляющая все по своим местам:
«Я люблю Пушкіна за тое, што ён у дні вялікай сталінскай эпохі паўстаў як жывы барацьбіт за свабоду, за шчасце чалавецтва... мне хацелася б так пісаць, як пісаў любімы мною А.С. Пушкін».
Купаловское прославление – с помощью Пушкина – таких человеческих качеств, как свободолюбие, гордость, несокрушимость, чувство человеческого достоинства, ради которых можно было пойти на смерть, было адекватно воспринято 10 февраля 1937 г. читателями «Звязды», «Советской Белоруссии», «Рабочего». Говоря о Пушкине, Янка Купала выражал и свои заветные мысли, которые другим образом в подцензурной печати того времени высказать было нельзя. Он, как и прежде, «зваў з путаў на свабоду, зваў з цемры да святла...».
Источник:
Рагойша, В.П. Мой Трыглаў: кніга пра Янку Купалу, Якуба Коласа, Максіма Багдановіча / Вячаслаў Пятровіч Рагойша. – Мінск: Кнігазбор, 2012. – 340 с.
