Перевод «Слова о полку Игореве»
В 1918–1921 гг. Янка Купала дважды (!) – в прозаической и стихотворной формах – перевел «Слово о полку Игореве» (PDF). Прозаический перевод был сделан в 1919 г. и опубликован в газете «Беларусь» за ноябрь этого же года. А уже 11 ноября в газете «Беларусь», где печаталось окончание перевода, появилась следующая выдержка из письма академика Е. Карского: «Не магу не прывітаць Вашага жадання пералажыць “Слова аб палку Ігаравым”, гэты дзівосны старасвецка-рускі твор, на беларускую мову, па сваёй архаічнасці так блізкую да яго. Пераклад, кажучы наогул, даслоўны і вельмі ўдалы. Думаю, што справа гэтым у Вас не абмяжуецца і Вы дасце таксама вершаваны пераклад гэтага помніка, тым болей, што і цяпер шмат радкоў у Вашым перакладзе могуць быць ужо падзелены на вершы, разумеецца, без рыфмаў, якія для падобных твораў не так ужо і патрэбны... » («Не могу не приветствовать Ваше желание перевести "Слово о полку Игореве", это дивное древнерусское произведение, на белорусский язык, по своей архаичности такое близкое к нему. Перевод, говоря вообще, дословный и очень удачный. Думаю, что дело этим у Вас не ограничится и Вы дадите также стихотворный перевод этого памятника, тем более, что и теперь много строк в Вашем переводе могут быть уже разделены на стихи, разумеется, без рифм, которые для подобных произведений не так уж и нужны...»). Купаловские переводы «Слова о полку Игореве» – уникальны: максимально точно передавая содержание и фабулу средневекового памятника, они кардинально изменяют его смысл; под пером Купалы «Слово» не только становится остро насущным для современной переводчику национальной культуры, но и выражает своего рода архетипичные черты белорусской культуры в целом. Культурно-политическое положение Руси накануне монголо-татарского нашествия и культурно-политическое положение Беларуси во времена работы поэта (1918–1920) резко отличаются. Но Купала снивелировал конкретно-исторические и частные различия и акцентировал внимание на общеактуальном – на призыве к единству, на апологии концентрирования всех сил для победы над превосходящими по мощи врагами. Таким образом, в переводах Купалы «Слово» получило притчевый смысл; изменив жанр, «трудная повесть» превратилась в притчу, чей сюжет по жанровому определению не соответствует смыслу, а только намекает на наличие или даже возможность наличия какого-то смысла, отличного от сюжета и фабулы. При этом само «Слово» воспринимается Купалой как полностью положительный прототип-притча того, что происходит и должно произойти сейчас. Язык и сюжет «Слова» становятся своего рода «эзоповым» языком поэта. Кажется иногда, что «Слово» и творчество Купалы того периода перекликаются, поясняют и дополняют друг друга: обороты «Слова» заставляют вспомнить строки Купалы, а мысли и высказывания поэта поясняются образами-притчами «Слова». «Трудная повесть» приобретает смысл национально-освободительной притчи-прокламации, призывающей объединиться и «моцна трымаць сцяг змагання за сваё вызваленне», «дзеля адраджэння свайго народа, дзеля адбудавання незалежнасці сваёй Беларускай дзяржавы», каб «ад няпаду, ад няволі бараніць страну». Точно определяются образные соответствия этой прокламации-притчи: солнечное затмение – многовековое рабство белорусов; половцы – враги национальной самоидентификации белорусов; поражение «храбрых русічаў» – антинациональная деятельность на Беларуси как «сацыяльных рэвалюцыянераў», так и «нацыянальных»; плач Ярославны – причитания Отчизны по своим сыновьям и т. д. Интересные смысловые метаморфозы происходят под пером Купалы с образами главных действующих лиц «Слова» – князей-братьев Игоря и Всеволода. В новом смысловом контексте эти образы выступают прототипами и одновременно символами долгожданного национального героя – спасителя и избавителя, Воина (Ваяка) и Властелина (Уладара). В стихотворении «Паўстань» (1919) Янка Купала обращается к Воину с призывом:
...волатам на вогненным кані Как в свое время Игорь «навастрыў сваёй мужнасцю сэрца; напоўніўся духу барацьбянага і павёў сваё войска ... на землі Палавецкія за Рускія землі»; «на зямлю палаўчан на змаганне, ды за Рускай зямлі бытаванне!». Стихотворение «Ваяк» (1919) даже основано на том же сюжете, что и «Слово», с той только разницей, что в «Слове» «перайшло баразну» Игорево войско («о, Руское земле, уже за шеломянем есі!»), а в купаловском «Ваяку» – вражеское, но эта «маленькая деталь» как бы и не замечается Купалой, нивелируется общим пафосом национально-освободительной борьбы. Красочное описание «Буй-тура Всеволода» в «Слове» дает Купале очень яркие и выразительные краски для образа долгожданного белорусского Воина – борца за свободу: Яр-тур Усеваладзе! Стаіш у барацьбе й засыпаеш ты вояў варожых стрэламі, грыміш ты аб шоламы мячамі
сталёвымі. Дзе толькі даскочыш, сваім залатым, тур, свецячы шоламам, – ляжаць там паганыя галовы С очевидной аллюзией на «Слово» описывает Купала битву белорусского Воина с врагом:
Наляцеў, як пярун, Образ же девушки, за которую погиб Воин Купалы и которая при таком сопоставлении типологизируется с образом «красныя Глебовны», перерастает в символ родины («а дзяўчыне няўцям, што памёр праз яе», но и за нее) – родины, которая не знает о своих защитниках. Интересно сравнить упомянутые образы с притчевым же образом князя («Князь», 1919), который бросил девушке-родине «горсць серабра» и «паехаў сам, сам», – либо откупившись, либо, напротив, оставив залог-посул возвратиться и жениться на девушке-лилии (т. е. Королевне), как уехали некогда князь Игорь от своей лады-Ярославны, Всеволод от «красной Глебовны», а их вои от «жен русских» защищать (в восприятия Купалы) свою землю от поганых. Удивительная вещь, смысловой отпечаток одного из образов «Слова», углубляющий и монументализирующий частные и, казалось бы, второстепенные образы в стихах Купалы, в свою очередь, отражается на «Слове» и придает образу «милыя хоти Глебовны», Ярославны и вообще «жен русских» смысловой оттенок, не читаемый как таковой в «Слове»: любимая есть воплощение, как бы материализация любви к отчизне, к «отня злата стола»; плач любимой о любимом – плач отчизны о своем защитнике… Подобные взаимные отображения очень характерны для данного этапа творчества Купалы. В «Паўстань» Купала призывает Воина:
...На стражы стань гранічнае мяжы... На что как бы отзыватся Игорь из «Слова»:
Пасядзем жа, брацця, на быстрыя коні свае... Хачу... дзіду зламаці В поэтическом переводе это звучит еще более выразительно:
...хачу вострую дзіду Тема защиты границ, проходящая красной нитью через все творчество Купалы 1918–1921 гг., очень точно угадана и подхвачена в переводе памятника, хотя и также неадекватна аутентичному смыслу: в «Слове» Игорь «нечестно» нарушает границу Русской земли, «зламаўшы дзіду аб канец палавецкага поля», и тем самым именно он, Игорь, а не кто иной, «адчыняе полю (т. е. половцам, в общем – врагам) вароты» и пускает на Русь «деву Обиду», Карну и Желю. Но тот самый Игорь, убежав из плена, идет перво-наперво не к «бацькаваму пасаду», а к киевской Богородице Пирогощей, чтобы замолить свой грех нарушителя границы и просить Богородицу помочь совершить призыв Святослава – «зачыніць полю вароты». В переводе Купалы Игорь – прототип и символ идеализированного долгожданного воина – вопреки содержанию оригинала является не нарушителем, а охранником границы. Образ Властелина предстает у Купалы своего рода обратной стороной образа Воина. Оно и понятно: защитив границы, добыв свободу и возвратив себе «бацькаў пасад», Воин по необходимости превращается во Властелина. Плен Игоря естественно видится Купале символическим образом «апекавання» белорусского народа «ўсякімі чынамі» московского царя, большевиков, немцев, поляков – разными «суседзямі», что «пруць к яму ў гаспадары», а освобождение Игоря – прообразом-символом будущего национального освобождения и государственного возрождения и независимости. В переводах Купалы плен Игоря, как и неволя белорусского народа, – историческая несправедливость, беда, Карна, Желя и «дева Обида» в одном лице, приведенные на Беларусь наглыми «суседзямі» – «сваякамі», «разбойніцкім збродам», вообще говоря, «паганымі». Однако, верит Купала – и содержание «Слова» в данном случае выступает доказательством и прототипом этого, – «аграблены» и взятый в плен белорусский народ, как и Игорь в свое время, возвратится «къ отню злату столу». «Светлая будучыня», очевидно, ассоциируется Купалой с временами Всеслава Полоцкого. Всеславовы времена, описанные автором «Слова» с сочувственной иронией, у Купалы – привлекательный образ золотого века белорусской национальной культуры, когда «хоць і часта бяды нацярпеўся» Всеслав, но сам же, без помощи «суседзяў-дабрадзеяў», «...людзям суд судзіў, гарадамі князёў надзяляў, а сам поначы, свету на здзіў, ваўкалакам ці воўкам гуляў...». Всеслав-оборотень символизирует белорусский народ, который должен вскоре восстать из мертвых, подняться из пепла, очнуться от многовекового сна. Переводы Купалы настолько же актуальны для политико-культурной ситуации Беларуси в 1918–1921 годах, как само «Слово о полку Игореве» было злободневным в последней четверти XII века в древней Руси. Купала снивелировал конкретно-исторические и частные различия эпох и сосредоточил внимание на общеактуальном – на ощущении пограничности ситуации, когда то или иное решение-действие может повернуть колесо истории и национальной судьбы, на призыве к единству, на апологии концентрирования всех сил для победы над превосходящими по мощи врагами, среди которых – также и собственные духовные и моральные человеческие недостатки. Источники информации:
|