К 65-летию со дня рождения Евгении Янищиц переводил на русский язык стихи поэтессы – и неожиданно ощутил потребность вернуться к тем жизненным обстоятельствам, в которых рождались ее вдохновенные строки.
Так возникли фрагментарные заметки.
27 ноября 1988 года газета «Звязда» поместила некролог по случаю кончины Евгении Янищиц, подписанный руководителями правительства и компартии Беларуси, министерств культуры и образования, известными деятелями литературы и искусства. В нем говорилось, что белорусская литература понесла тяжелую утрату – преждевременно ушла из жизни известная поэтесса, лауреат Государственной премии БССР и премии Ленинского комсомола Беларуси, член президиума правления Союза писателей республики. Упоминалось ее активное участие в деятельности Комитета защиты мира, Общества дружбы и культурных связей с иностранными государствами. Отмечалось, что она была в составе делегации нашей страны на ХХХVI сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Как и подобает, перечислялись лаконичные факты ее недолгой жизни, названия немногих, но известных книг…
Помню, с какой взволнованностью читали мы эти строки, потому что знали с какой-то тревожной неопределенностью и то, чего в них не было. Евгения Иосифовна почти в 40 лет трагически погибла. Как-то сами собой всплывали пророческие строки:
Жывіце і любіце,
Свой беражыце дом.
Як птушку ў зеніце,
Мяне застане гром.
Зямля – мая калыска,
Табе адной відаць,
Што немагчыма нізка
Ні падаць, ні лятаць.
Пророческим казалось и все стихотворение, обращенное к сыну-школьнику. Даже название произведения – «На ўсякі выпадак» – теперь настораживало. Удивляла нехарактерная для поэтессы почти прозаическая, верлибровая интонация, которой достигалась по-настоящему безграничная искренность.
Сын, як заўсёды,
Акуратна рабі ўрокі:
Дысцыпліна – харошая якасць Не толькі поспеху ў школе.
* * *
І яшчэ: будзь прывязан,
Як можаш,
Да верных сяброў па сэрцы
(Не дай табе Божа мяняць іх на новых),
Бо можа так здарыцца,
Што заўтра –
Не выйду табе насустрэчу.
Мама.
25 ноября 1988 года она действительно впервые не вышла навстречу сыну. Остался натянутым шнур на балконе, на который вешала в тот день постиранное белье. Может, оступилась неосторожно, случайно сорвалась… Впрочем, жизненные обстоятельства известной поэтессы были в это время не самыми благоприятными. Трагическая смерть отца, развод с мужем – поэтом Сергеем Понизником, почти не скрываемая зависть обделенных таким талантом стихотворцев. Да и автомобильная авария под Могилёвом, после которой довелось учиться не только ходить, но и жить по-новому, никак не прибавляла оптимизма. Именно тогда, пожалуй, впервые выдохнулось: «Я і сама паміж вятроў уся палёт суровы».
Она любила исчезать, никому ничего не сказав. Однажды такое случилось и в компании, собравшейся в номере московского отеля. Она отлично знала, что именно здесь в свое время трагически погиб Янка Купала. Незаметно ушла. Кто-то забеспокоился и нашел ее на высоком балконе. В ответ услышал: «Брось. Здесь я этого не сделаю. Я сделаю это в другое время и в другом месте…».
Приблизительно тогда же Евгения Иосифовна предупредила поэтессу Софью Шах, чей поэтический сборник готовился к печати в книжном приложении к журналу «Маладосць»: «Если хочешь успеть, чтобы я была твоим редактором, поторопись учесть мои замечания...»
«Я не придала этим словам особого значения, – вспоминает Софья Николаевна, – хотя и поспешила. Отредактировать она успела, а подписать в печать – нет. Это сделал другой редактор».
И все же не верится. Хотя бы потому, что и книга избранных произведений «У шуме жытняга святла» заканчивается таким оптимистическим аккордом:
Глядзі, як заранка трапеча
Пад шапкай зялёнай галля!
Мы будзем з табою навечна –
Карэньчык,
Каменьчык,
Зямля.
Классическими для белорусской поэзии стали и такие ее строки:
Ты пакліч мяне. Пазаві.
Там заблудзімся ў хмельных травах.
Пачынаецца ўсё з любві,
Нават самая простая ява.
Евгения Янищиц трепетно ощущала, что «інакш і жыць немагчыма». Однако еще в двадцатилетнем возрасте пишет стихотворение, посвященное бабушке Полонее, пропитанное народной былинностью. Заканчивается оно афористично: «У бабулі Паланеі пяць сыноў і пяць магіл…». А через год появились стихи также классического звучания – «Ля ложка хворай маці».
Ты ляжыш не на ложку,
а ў жытнёвым полі.
Мама!
Так мне рукі твае не балелі ніколі.
То пасланы ў пакоі не ходнікі –
саматканыя сцежкі-дарогі.
Мама!
Так ніколі твае не балелі мне ногі.
Психологическим рефреном поэтесса необыкновенно талантливо достигает недосягаемого: «Я прыйшла, як заўжды, цішынёю тваёю сагрэцца. Так ніколі тваё не шчымела мне сэрца…». Ей больно за участь матери и ее слово. Это не просто перевоплощение, а живое звучание народной песенности. Примеры такой лирической проникновенности – на каждой странице упомянутой книги. Но во многих других произведениях – еще больше встречается поэтического обобщения. Есть оно и в заглавном стихотворении:
І покуль дыхае планета,
Не вынішчаецца да тла
Душа народа і паэта
У шуме жытняга святла.
Понимание поэзии у нее было молитвенно святое. И в то же время она подсознательно ощущала изначальный трагизм обреченности судьбы поэта. Обращаясь к нему, говорит:
Ты залатую мрою не дагоніш,
А толькі словам немату загоіш
І выйдзеш зноў – без слова і пяра…
І ты душу сасмяглую напоіш
Сівой расою з роднага двара.
Нет, оптимизм ее не был внешним. Глубинным, а поэтому почти всегда с преодолением трагизма. Даже в стихотворении «Жывём!», оканчивающемся восклицательным знаком, читаем:
Мой боль! І хто ў мяне адніме
Пламенне, зыркае да слёз:
Адных – ва ўдушлівай гардыні,
Другіх – у чуласці наскрозь…
Она пронзительно ощущает, как «сышліся бур і стрэсаў стрэлкі», что «праз радыяцыю жывём», а на нас смотрят «з ціхай вераю вякі». Но снова и снова спасает ощущение неземного полета на «голас ліры»:
І кожны дзень – гарачы вырай
Здзіўленняў, радасці, клапот.
Так я іду на голас ліры,
Дзе ўсё – фантазія, палёт.
Она словно сама себе завидует: «Які шчаслівы лёс паэта – з нябачных промняў вобраз ткаць, і заміраць на схіле лета, і ў вольным слове ўваскрасаць…» А заканчивается это пророческое стихотворение строками, которые после трагического ухода поэтессы вспоминались наиболее часто: «Жыццё маё, і там, на схіле, ты ўсё – загадкавы палёт».
Сейчас многие исследователи творчества Евгении Янищиц удивляются: почему в книге избранного нет ни одного стихотворения из второго по счету поэтического сборника «Дзень вечаровы»? И сделано это по воле самой поэтессы. Наиболее глубоко и убедительно анализирует этот факт Тамара Овсянникова в статье «Абнадзееныя дні», опубликованной в журнале «Маладосць». Пытаясь разгадать дружное молчание возможных рецензентов этого сборника, она приводит слова Дмитрия Бугаёва: «Книги, как и люди, имеют неодинаковую судьбу. На “Снежныя грамніцы” появилось более десятка рецензий. А на сборник “Дзень вечаровы” оперативная критика не откликнулась…» Тем не менее именно он получил комсомольскую премию Беларуси. Известный литературовед справедливо отмечает, что награда – за «искренность и глубину», за настоящую талантливость. Но запоздалое признание не могло прервать многочисленных пересудов: мол, книга слабее предыдущей, а награждена премией. И это тоже было не лучшим дополнением к ее жизненным обстоятельствам того времени. Говоря о неповторимой поэтической индивидуальности «Дня вечаровага», Тамара Овсянникова справедливо отмечает, что стихи приобрели философское размышление и жизненную мудрость, а также то, что почему-то стеснялись громко называть патриотизмом.
Цяпер, калі са мной зямля –
Мае палі, мае дубровы,
Я свята верую, што й шлях,
Абраны мной, беспамылковы.
Все чаще поэтесса задается вопросом, что значит она для Отечества: «Хто я ў лясах тваіх, Радзіма? Радзіма, хто я у палях?» Обращает внимание исследовательница и на стихотворение «Памяці Ёзаса Янішчыца». Это первый муж Жениной матери, не вернувшийся с войны. Фамилия отца – Потапчук. И сколько уверенности в своем поэтическом будущем надо было иметь, чтобы сказать: «Расстралянаму прозвішчу абяцаю жыццё…» Однако сама просит помощи у природы, чтобы оберегала ее до той грустной поры, когда станет «памяццю зялёнай ля ясяльдзянскага сяла».
И нельзя не согласиться, что «Дзень вечаровы» – книга настоящей поэзии. «Жаль, – заключает Тамара Овсянникова, – что Женя так болезненно воспринимала упреки и критику в адрес второй книги…»
«А внешне ее жизнь выглядела, что называется, на зависть и на диво, – напишет позже один из близких друзей ее. – Красивая – и не просто красивая, а возвышенно грациозная, словно не крестьянская девчонка, а княжна, голубая кровь. Талантливая – и не просто талантливая, а отмеченная божественным даром. В лучах славы, в европах и америках бывала, лауреат высоких премий, всегда на виду… Душа ее не хотела и не могла жить по привычным законам большинства. Как это ни банально. Я не думаю даже, что она счастливо жила, уютно чувствовала себя в поэзии. Ведь она была избранным, настоящим поэтом…» Впрочем, внешне действительно все было «на зависть и на диво». Как только ни называли ее: «полесская ласточка», «Полесья милое дитя», «полесская мечтательница». Родом Евгения Янищиц из деревни Рудка Пинского района. Места на речке Ясельде. Это благозвучное название очень нравилось юной поэтессе. Даже некоторые свои письма она подписывала «Ясяльдзянка».
Еще в седьмом классе попыталась сочинить стихотворение, посвященное Якубу Коласу. А 21 сентября 1965 года состоялся поэтический дебют: шесть стихотворений были напечатаны в еженедельнике «Літаратура і мастацтва». Это вдохновило и придало уверенности.
Дыктуе дзень на ўлонні лета
Ёй пра палі і сенажаць.
…Дзяўчынцы хочацца ў паэты,
Што ў катаржанкі – дзе ж ёй знаць?!
А потом – годы учебы на отделении белорусского языка и литературы филологического факультета БГУ. Активно участвовала в литературном объединении «Узлёт». И свидетельством ее самобытного щедрого таланта стали книги «Снежныя грамніцы», «Дзень вечаровы», «Ясельда», «На беразе пляча», «Пара любові і жалю», «Каліна зімы», «У шуме жытняга святла». «Это поэзия, которая неслышно, вроде солнечного света, входит в тебя, чтобы вызвать в душе и сердце такое же весеннее солнечное настроение, чтобы и ты был подвластен ее магическим чарам, причастился к радости и торжеству жизни», – откликнулся Нил Гилевич. Анатолий Гречанников отметил в ее стихах не только первородность чувств и мыслей, но и беззащитность перед людьми и миром. «Читая ее, прикасаешься к человеку искреннему и чуткому, достойному и ранимому, самоотверженному и очень одинокому», – заметила Нина Матяш. С таким высказыванием с готовностью соглашаешься, вспоминая: «Дзень добры, мама! Гэта зноўку я, уся твая гаркота і надзея». Или: «Вось вясна сатчэ свае красёнцы, / дол абудзіць пошчак салаўя. / Ўсё міне, а будзе сын і сонца. / І між іх зямлёю буду я». Тревожное предчувствие не покидало ее. И оно, как это, к сожалению, бывает у настоящих поэтов, сбылось.
На надгробном памятнике она такая же красивая, какой была. С крыльями за спиной. Не удержали, однако, ее крылья ангела в загадочном полете жизни. И только стихам дано никогда не утрачивать исконных высот поэзии.
Автор публикации: Изяслав Котляров.
Источник: газета «Літаратура і мастацтва», 22.11.2013.
Перевод с белорусского Кондухович Л.Ф., ведущего библиотекаря отдела сопровождения интернет-портала Национальной библиотеки Беларуси.
Читайте также:
